В. Серов

 Известно: на детские портреты мы смотрим по-особому. Видишь эту «милоту» и думаешь: а что было «потом»? Как сложилось жизнь «модели» дальше?

Вполне понятный интерес: хочется – «ну, чисто по-человечески так» — чтобы было у прекрасного начала достойное его продолжение. Это уж не говоря о том, что хочется узнать, а кто тут собственно изображен, если картина названа художником совсем уж просто и без затей, скажем, «Портрет девочки».

Наверное, такие же вопросы возникают у многих, когда они видят «самый главный» детский портрет в русской живописи. А это, конечно, серовский «Портрет девочки с персиками».

С вопросом «А кто это?» вопроса нет – по крайней мере, у сергиевопосадцев. Многие в Абрамцеве были, знают, что это портрет 13-летней дочери хозяина дома Саввы Мамонтова – Веры Мамонтовой. Да и сам художник, кстати, отчасти указал её имя, назвав его «Портрет В. М.». А пресловутую «девочку с персиками», ставную официальным названием, придумали поздние искусствоведы.

А вот с другими вопросами тут не так просто – то, «что было потом», известно меньше. А жаль, ибо есть тут и своя «человеческая история», и незаурядные люди, остающиеся в тени этого холста незамеченными.

Что было, как сеансы позирования закончились и этот солнечный июньский полдень навсегда остался на хрестоматийной картине?

По традиции мамонтовского дома, Вера получила домашнее образование – с упором на иностранные языки и русскую историю.

По той же традиции (Мамонтовы считали, что всякий человек должен уметь делать что-то своим руками, владеть ремеслом), Вера училась фотографированию, шитью бисером и золотом у монахинь Хотьковского монастыря, резьбе по дереву в столярной мастерской, устроенной её матерью Елизаветой Григорьевной Мамонтовой для детей окрестных крестьян.

Потом Вера помогала матери с её мастерской, занималась благотворительностью в Москве, помогая «недостаточным» (как говорили тогда) ученикам училищ и гимназий. Это было тогда обычным делом для девушек из известных семей, и «на этой почве» Вера подружилась с Софьей Самариной, племянницей известного московского славянофила Юрия Самарина. Бывая в гостях у Софьи, Вера познакомилась там с родным братом Софьи – Александром Дмитриевичем Самариным, который к тому времени окончил Московский университет по историко-филологическому отделению и, как представитель старинного московского дворянства, стал даже камер-юнкером при царском дворе.

Итак, Вера встретила Александра, и тут бы и сказать банальное «и они полюбили друг друга», но тут «это слово малó». Точнее сказать, что они нашли друг друга, как находят друг друга натуры цельные, ясные, открытые, чьи цели и ценности совпадают.

Но, как в ином романе, браку неявно воспротивился отец Александра – Дмитрий Федорович Самарин, писатель и известный деятель московского земства. И «нет» не говорил, и с «да» не спешил. Против лично Веры Мамонтовой он, конечно, ничего не имел  – она была обаятельна и безупречна, одно слово, «абрамцевская богиня» (как звал её скульптор Марк Антокольский). А вот родниться с её отцом, Саввой Мамонтовым Самарин-старший не хотел. Всё-таки к тому времени «Савва Великолепный» успел и в тюрьме посидеть, и под судом побывать, и миллионы свои утратить. Да, конечно, Мамонтов был оправдан и вышел из зала суда даже, как писали газеты, триумфатором, но всё-таки «осадочек остался».

Поэтому судьба Веры Мамонтовой и Александра Самарина устроилась только через год после смерти Дмитрия Федоровича. Венчание состоялось  26 ноября 1903 года в храме Бориса и Глеба на улице Поварской в Москве, в приходе Самариных (их дом стоял на той же, Поварской улице). Вере Мамонтовой к тому времени было 28 лет, Александру Самарину – 35.

Теперь уже точно все были рады этому событию. Так, художник Виктор Васнецов писал матери Веры, Елизавете Григорьевне: «Дорогая и многоуважаемая Елизавета Григорьевна, наконец-то, слава Богу, кончилось тяжелое время всяких неопределенностей, так всех вас истомившее, особенно Верушку бедную. Нельзя не порадоваться вместе с вами со всеми. Исполнилось заветное сердечное желание Верушки, достойной истинного полного счастья. Встретить человека по сердцу, отвечающего душевному идеалу, в жизни так трудно и не всякому дано. Радуюся за них обоих».

Молодые совершили свадебное путешествие (по Италии и острову Корфу) и поселились в Богородске (ныне Ногинск), под которым у Александра Самарина было 175 десятин земли. Каждый год приносил им по ребенку: в 1904 году родился сын Юрий, в 1905-м – дочь Елизавета, в 1907 – сын Сергей.

И этот же год стал последним в жизни Веры Мамонтовой-Самариной. В декабре молодая семья Самариных поехала на праздник Рождества в Абрамцево, к бабушке своих детей. Видимо, дорогой Вера простудилась и, добравшись до Москвы, слегка. У неё оказалось воспаление легких. Через три дня в самаринском доме Вера умерла. Её похоронили в Абрамцеве, у церкви, построенной некогда её родителями вместе с их друзьями-художниками.

Александр Самарин более никогда не женился.  Всю оставшуюся жизнь над столом в его рабочем кабинете будет висеть другой портрет Веры Мамонтовой – тот, что был написан Виктором Васнецовым и подарен им счастливому жениху на его свадьбу. Художник изобразил там Веру-невесту в белом платье, в котором она и венчалась.

Теперь Самарин будет жить только работой – общественной и государственной.

В 1908 году он избирается предводителем дворянства московской губернии. Уже будучи, с 1906 года, камергером двора, в 1910 году он назначается на должность егермейстера Двора, а в 1912 году становится членом Государственного совета. Когда начинается Первая мировая война, Самарин работает главноуполномоченным Российского Красного Креста, ведая эвакуацией раненных и беженцев во внутренние район России.

В июле 1915 года (как раз на Сергиев день) Самарин назначается царем на должность обер-прокурора Священного синода и становится таким образом – при пустующем с петровских времен троне патриарха — «главным» в русской церковной иерархии.

На этом назначении настояли те, кто видел в неподкупном и принципиальном Самарине противовес распутинскому влиянию на царскую семью. И, верный себе, Самарин не стал скрывать свое отношение к «святому старцу». При личной встрече он (как позже рассказывал сам) сказал Николаю II: «Государь, вот уже несколько лет, как Россия находится под гнётом сознания, что вблизи Вас, вблизи Вашего семейства находится человек недостойный. Жизнь его хорошо известна в России, а между тем этот человек влияет на церковные и государственные дела. Государь, это не пересуды, это твёрдое убеждение людей верующих, людей, Вам преданных».

Немудрено, что обер-прокурором Синода Самарин был недолго: уже осенью того же года – усилиями Распутина и его друзей – он был отправлен в отставку.

Эта отставка тогда возмутила многих. Самарин был близок тем, кто видел в «распутинщине» окончательное падение авторитета власти и, значит, приближение революции, кто не хотел полного подчинения церкви чиновной бюрократии. Ведь многие предчувствовали, что падающая власть потащит с собою и церковь, что, собственно, и случилось. И эти многие оказали свою поддержку и самому Самарину, и его позиции.

Например, Московская городская дума даже приняла специальное постановление, где было сказано, что Москва «с глубокой скорбью» узнала об этой отставке, что она видит в ней «влияние тёмных сил, враждебных делу Церкви и государства», Московская духовная академия избрала тогда Самарина своим почётным членом, а московское губернское земское собрание учредило даже стипендии имени Александра Самарина для московской женской учительской семинарии и щаповской сельскохозяйственной школы, устроенной для крестьянских детей.

После Февральской революции Александр Самарин как «борец за независимость Русской Церкви от государственного гнёта» избирается Председателем Московского епархиального съезда. А далее и вовсе случилось нечто небывалое.

В июне 1917 года назначаются выборы митрополита Московского и Коломенского, а на эту, одну из высших церковных должностей, ряд делегатов выдвигает…Самарина, даром, что тот был человеком светским. И в ходе первого тура этих выборов Самарин получил столько же голосов, сколько и архиепископ Литовский и Виленский Тихон (Белавин) — 297. И лишь в ходе второго тура митрополитом стал Тихон (тот самый, что в ноябре того же года станет первым патриархом «нецарского времени»).

Тем не менее, Самарин многими тогда воспринимался как неформальный глава Русской православной церкви.

Так, когда был созван (1917-1918 годы) Поместный Собор Российской православной церкви, Самарин стал и его участником, и главой его депутации, которая отправилась в Кремль, дабы передать тогдашнему наркому юстиции декларацию Собора по поводу декрета об отделении церкви от государства. Там, в Кремле, Самарин потребует от новой власти исполнения её же Декрета, а, значит, и отмены «всех распоряжений, посягающих на жизнь и свободу народной веры».

Так, в начале 1918 года Самарин будет избран председателем Совета объединённых приходов Москвы.

Понятно, что такой Совет и такой его председатель Советской власти не понравились. В 1919 году её «юристы» организуют «дело Совета объединённых приходов Москвы», по которому Самарина и арестовывают. Над «черносотенцами» и «мракобесами» был устроен «образцово-показательный» процесс. Его провели в Октябрьском зале бывшего Дворянского Собрания Москвы (позже «Дом Союзов»), а возглавил его – нарком и член Верховного революционного трибунала «сам» Николай Крыленко (который в 1938 году сам станет жертвой своей же «новой законности»).

И тут одна образцовость столкнулась с другой. Как вспоминали участники процесса, Самарин вел себя именно образцово. Он тогда сказал просто и прямо: «Процесс, который здесь разбирался, является не […] процессом Александра Самарина, а процессом «За Бога» и «Против Бога». И я […] открыто заявляю: «Я за Бога», и какой бы приговор […] мне ни вынесли, а приму этот приговор как ниспосланную мне возможность делом подтвердить то, что составляет смысл и содержание всей моей жизни».

Эта простота суждений суду не понравилась, и Самарина приговорили в расстрелу. Но, видно, дала себя знать «романтика революции». Расстрел Самарину заменили «заключением в тюрьме впредь до окончательной победы мирового пролетариата над мировым империализмом». Поскольку с этой «победой» вышла заминка, то тюремный срок Самарину сократили до 25 лет, потом до 5 и, наконец, до 2,5 лет.

Весной 1922 года Самарин освобождается и едет в Абрамцево, где теперь музей, которым заведует вторая дочь Мамонтова – Александра Саввишна. Там Самарин работает «всем» — водит экскурсии, а также колет, пилит, чистит, копает.

Это тоже не понравилось недоброжелателям Самарина. Выходило, что «нераскаянный» обер-прокурор Синода «легко отделался». На него заводятся очередные «дела» – «дело о «черносотенно-монархической группировке «Даниловский синод» и «дело о  Сергиево-посадской самаринской группировке».  В 1925 году Самарин попадает на Лубянку, а в 1926 году – в ссылку, на три года, в Якутию. Там он будет изучать грамматику якутского языка и преподавать немецкий врачам местной больницы.

Вернувшись из Сибири в 1929 году, Самарин поселяется в Костроме, где по-прежнему оказывается «при церкви» и «с церковью»: служит чтецом, певцом и регентом в местном храме всех Святых. Вскоре этот храм закрывают, а Самарина весной 1931 года вновь «сажают». Но и это его не исправляет. Он выходит из тюрьмы и «опять ходит в церковь» — на сей раз в местный храм Бориса и Глеба.

В 1932 году Самарин умер и был похоронен на костромском Александро-Невском кладбище.

 

Что же касается детей Самариных, то в последующих коловращениях русской жизни они не пропали. И, главное, было у них прекрасное, вполне «верушкино» же, как у их матери, абрамцевское детство — благо, пришлось оно на «период до 1917 года». Они остались в лоне большой мамонтовской семьи: мать им заменила сначала бабушка, потом младшая сестра Веры Александра.  И они смогли пережить лучшие моменты детства своей матери, «Верушки» Мамонтовой, о чем специально позаботилась мамонтовская семья во главе с бабушкой. В Абрамцеве были у них и летние, и зимние радости, и сам уют абрамцевского дома. И память об этом сохранилась у детей Веры Мамонтовой-Самариной на всю жизнь.

Вот как её дочь Елизавета Александровна рассказывает об одном из рождественских праздников в своих «Воспоминаниях об Абрамцеве»: «Помню, как по заведенному бабушкой Елизаветой Григорьевной обычаю нас на Святках уже ночью, как, наверное, казалось нам тогда, усаживали в большие сани и возили на быстрых, запряженных парой или гуськом, лошадях в лес, где на какой-нибудь поляне были зажжены свечи на большой заснеженной елке, и мы, маленькие дети, верили, что это ёлка у зверей».

Именно Елизавета Александровна, как никто другой, помогла сохранить дух Абрамцева, благо дожила она до 1985 года, благо всю жизнь проработала она музейным работником (была хранителем Поленовского музея). Своими советами она помогла восстановить внешний и внутренний облик абрамцевского дома, она  же передала в музей-заповедник «Абрамцево» бережно сохраненное ею подвенечное платье своей матери – той самой «девочки с персиками».

И да, о персиках.

Вопрос: откуда они взялись на этой картине Серова?

Скажут: а и не вопрос. Приехал Савва Мамонтов из Москвы и привез дочке гостинец – купленные там персики.

А вот и нет. Персики на картине – свои, абрамцевские, выращенные в приусадебной теплице.

Так что, «неправо думают» те, что у нас ничего не родится, кроме вечнозеленых помидоров. Надо лишь захотеть и руки приложить.

Так что, есть у руководства Абрамцевского музея-заповедника отличная «планка» — высота, которую брать. Можно говорить о возвращении «исконного облика» абрамцевской усадьбы, а можно просто посадить там цветы, которые там росли прежде (скажем, пармские фиалки) и просто устроить (восстановить) там теплицу. И можно будет показывать и картину «Девочка с персиками», и эти самые персики живьем – «как тогда», свои, абрамцевские, «со своего огорода».

Хорошо будет.