(Газетный вариант главы Мамонтов: знакомый незнакомец из книги В. Серова «НЕИЗВЕСТНЫЙ МАМОНТОВ»)

Есть такое выражение – знакомый незнакомец.
Так говорят не только о вещах, но и людях, о которых, вроде бы, известно всем и всё, а на деле — ничего. Если отбросить привычные ярлыки-стереотипы.
Один из этих людей — Савва Иванович Мамонтов. Тест на статус такового незнакомца он выдерживает отлично, довольно лишь задать «знатокам» два простых вопроса (соответствующий эксперимент может проделать каждый).
Вопрос первый: Савва Мамонтов, это – кто?
Вопрос второй: актуальность Саввы Мамонтов, его «непреходящее историческое значение» или «урок» – в чем?
На первый вопрос ответ известен: «Как кто? Меценат. С художниками дружил, помогал им, ну, и вообще…».
А на второй вопрос большинство вместо ответа разведет руками. И вздохнет досадливо: да, были раньше люди, помогали нашей культуре, а сейчас… Лучше всего эту досаду выразила одна музейная (что особо показательно) сотрудница (что довелось слышать лично): «А что всё – Мамонтов, Мамонтов… Ну, был Мамонтов, и нет его… И всё кончилось».
Словом, ушедшая натура. Какая уж тут актуальность…
Вот такие два ответа на эти два вопроса.
И «оба два» – неверные. Как в случае «знакомого незнакомца» и положено.
*
Так вот, «по первому вопросу».
«Меценат»? И только? Слово красивое, но тут впору Лао-цзы вспомнить: «Верные слова не изящны, изящные слова не верны». Именно. Ведь «меценат» — это кто? Богатый человек, который помогает людям искусства. Как правило, деньгами. Всё. И что же, тем и описывается личность Мамонтова?
Нет, конечно. Хотя бы потому, что Мамонтов сам был человеком искусства.
Он пел, и только семейные дела помешали ему дебютировать в одном из оперных театров Милана.
Он был скульптором, занимался керамикой всю жизнь и создал свою керамическую мастерскую.
Он любил хорошую оперу и не любил современный ему русский оперный театр с его казенщиной и скукой, и… реформировал его, создав свою Русскую Частную оперу, эстетика которой легла в основу и «системы Станиславского» (который называл Мамонтова своим «учителем эстетики»), и современной оперы в целом.
Он не просто «помогал» талантам, а искал и «гранил» их, как это было с Федором Шаляпиным, который сам признавался, что если б не Мамонтов, он никогда не стал бы тем Шаляпиным, которого все знают.
Кстати, на этот счет лучше всего самого Мамонтова счет послушать. Ведь известно: человек лучше всего виден тогда, когда он описывает других людей, их дела и устремления. Так вот, говоря об антрепренере Сергее Дягилеве, первым вывезшим на гастроли русскую оперу и балет в Европу, Мамонтов описал его работу так: «Он выбирает не бутоны, а распустившиеся цветы, соединяет таланты в своеобразные букеты». И тут явно Мамонтов говорит о себе, невольно сравнивая себя с Дягилевым: он-то, Мамонтов, делает как раз иное – он выбирает как раз «бутоны» и помогает им стать теми цветами, которыми они и могут, и должны стать.
*
Кто-то скажет: а, может быть, Мамонтов был похож на мецената хотя бы тем, что занимался искусством в «свободное от работы время»? Она-де была для него главным, а всё прочее — так, в порядке отдохновения и милого чудачества?
А вот и нет. В том-то и дело, что все занятия были для Мамонтова равно важны, и всеми ими он занимался одновременно – и железными дорогами, и оперой.
И это «одновременно» надо понимать буквально. Вот как, например, художник и архитектор Бондаренко описал один из обычных завтраков (он же и совещание) в московском мамонтовском доме: «Представьте себе его большую столовую, где висели великолепные панно Васнецова, был огромный камин, цветное стекло. Громаднейший стол, где могли усесться семьдесят, если не восемьдесят человек. У стола Савва Иванович. Вокруг него дети. Кто-нибудь из знакомых художников обязательно: Коровин, Серов, Врубель, часто заходил Поленов. Певцы тут же сидят, инженеры. Разговор происходит перекрестный.
Савва Иванович спрашивает Кругликова (музыкальный критик, сторонник «Могучей кучки», — В. С.): «Как партия прошла?» (имеется в виду оперная партия. – В.C.). В это время к Савве Ивановичу подходит лакей и говорит: «По телефону инженер спрашивает»… — «Скажите: Петербург, 27, Вятка, 11» (речь идет о железнодорожных вагонах. – В. С.). «Скажите, все готово, можно приступать к настилке полов?» — это ко мне (здесь Мамонтов опять о театре. – В. С.). «Миша, как идет работа с плафоном?» «Коля, нарисуй стену сегодня же» (Это опять про театр. – В. С.). Тут же инженеру Чоколову: «Не вышло, не вышло, обещали вы выпустить 17 вагонов, не вышло».
И опять начинается деловой разговор. В это время его спрашивают насчет каких-то акций, он дает распоряжение, говорит: «Нужно телеграмму дать… Пусть ее принесут мне, я подпишу» — и т. д. «Плохо выучили, плохо выучили», — обращается к певице, и т. д.».
Какой уж тут Мамонтов «меценат»… Это слово для него и малó, и ложно, ибо оно тут ничего не описывает и не объясняет. Это всё равно, что собор Василия Блаженного назвать «каменным строением», каким, кстати, и трансформаторная будка является. Но разве тут одно равно другому?
Недаром, люди, знавшие Мамонтова лично, «мецената» даже не поминали. Они искали для него «его» слово. Станиславский называл его «строителем культуры», критик Я. Тугенхольд – «двигателем культуры», и т. д. и т. п.
И эти поиски понятны, ибо «готового» слова для Мамонтова просто нет. Ведь расхожие «дефиниции» придуманы для обозначения типичного («купец», «чиновник», «художник» и т. д.), а для «штучного» человека их просто-напросто нет.
Так как же называть Мамонтов. Он – кто?
А тут всё просто. Надо просто признать очевидное и согласиться с тем, что он – нетипичен. Что, согласимся, логично, ведь великие люди тем и велики, что он – нетипичны, не так ли?
Поэтому, отвечая на вопрос «Мамонтов – это кто?» логично будет ответить просто: Мамонтов – это Мамонтов. А далее, конечно, можно пояснить, что он есть и то, и это, и это, и вот это то же, и т. д. и т. п.

*
Но, конечно, это будет только часть ответа на вопрос, кто такой Мамонтов.
Есть тут и вторая часть.
Ведь прелесть (незамеченная) Мамонтова не в его типичности, а в его, скажем так, «примерности». Что опять же, заметим, логично: примером служат именно нетипичные люди, не так ли?
Так вот, о «примерности», с которой, заметим, сейчас у нас такие сложности. Нет-де сейчас у нас достойных образцов для подражания – «нет героя», «нет образа положительного человека», «нет людей цельных», да и, вообще, непонятно, кого считать «истинно свободным человеком» или «настоящим патриотом».
Так вот, как раз тут-то Мамонтов свою роль «строителя культура» играет отлично. Ведь как один ученый немец описал «культуру» как предмет занятий? «Культура – это производство образцов». А Мамонтов тут этот самый образец и есть. И много чего образец. Или пример, соответственно.

Мамонтов – это пример цельного русского человека.
Ведь кого так можно назвать? Этот тот, кто не знает внутренних противоречий, кто естествен и органичен, кто верен себе всегда и во всем, словом, «пишет, как дышит».
А Мамонтов как раз таков: жил, как «дышал». Или, в его-то случае, пел.

Мамонтов – это пример свободного русского человека.
Ведь кого так можно назвать?
Истинно свободен тот, кто может самореализоваться самым полным образом.
А именно это Мамонтов и сделал, не оглядываясь на чужие предрассудки («купец, а чем занимается…»), не страдая от предрассудков собственных («имею ли право?» и прочее). Свободная органика: и жил, как пел, и пел свободно.

Мамонтов – это пример истинного русского патриота.
Ведь что такое патриот? Это тот, кто просто «любит Родину»? Мало. Это тот, кто любит «правильную» власть? Смешно.
Патриот – это просто человек, которой чувствует себя хозяином своей страны и по-хозяйски её обустраивает и развивает, который заботится о своем народе и, в первую голову, об его талантах.
Таков и Мамонтов. Он увидел, что стране нужна дорога на Русский Север и сделал её, он увидел русские таланты и, как мог, содействовал их развитию, увидел пути реформы русской оперы и реформировал её наилучшим образом. Словом, «хотел, как лучше, и… получилось».
Так, если кратко, можно ответить на вопрос: «Мамонтов – это кто?».